Почему некоторые страны «беременны миграцией», что такое пространства межпоколенной бедности и за каких мигрантов России стоит побороться? Рассуждаем вместе с одним из авторов книги «Мигранты в российских городах: расселение, концентрация, интеграция» Евгением Варшавером.
Миграция, интеграция и внутреннее валовое счастье
— Миграция — это неизбежное зло? Или благо?
— Миграция, как и любое сложное социальное явление, не является добром или злом. Сложность миграции заключается в том, что зачастую она связана с возникновением этничности, то есть восприятия людей как культурных чужаков. Это, в свою очередь, приводит к снижению солидарности и доверия: мы не очень понимаем, чего ждать от людей другой культуры.
С другой стороны, миграция все больше рассматривается как демографический и экономический ресурс принимающих обществ. Было подсчитано [1], что послевоенный ВВП Соединенных Штатов — на две трети дело рук мигрантов. То есть мигранты фактически запускают экономику. Мне же кажется, дело еще в том, что инокультурная миграция увеличивает разнообразие, разнообразие повышает когнитивную сложность (потому что надо постоянно иметь дело с «разным»), когнитивная сложность приводит к изобретениям, изобретения, в свою очередь, способствуют экономическому развитию. Но нужно больше исследований, чтобы понять, как это работает.
Более того, социологи сейчас говорят о таком показателе, как внутреннее валовое счастье на душу населения: насколько люди становятся счастливее от тех или иных изменений или явлений. Мне кажется, в том, что касается социетального счастья, миграция также влияет положительно.
— Разве счастье не зависит от доверия к своим соседям? Ведь если ты воспринимаешь их как чужаков, ты им не доверяешь.
— Этот вопрос касается следующего важного слова — «интеграция». Эффективное общество XXI века — это общество, которое эффективно интегрирует мигрантов. Так, есть страны с довольно мощной социальной политикой, которые тратят много усилий на разные интеграционные программы. Классический пример — Швеция, где значительная часть мигрантов — это беженцы. У Швеции был такой сознательный посыл: мы хотим помогать миру. У прибывающих мигрантов не очень высокий человеческий капитал: уровень образования, знание языков, в принципе культурный уровень. Но Швеция компенсирует это обстоятельство за счет разнообразия интеграционных стратегий.
Эгалитарность пространства: почему Россия так успешно интегрирует мигрантов
Распад Советского Союза вызвал интенсивные миграционные потоки. Большая страна разделилась на 15 государств, и значительная часть внутренней миграции стала миграцией внешней. В мгновение ока ООН насчитала в России порядка 11 миллионов мигрантов. Но никто этих людей мигрантами не назвал.
Концептуально миграция в России появляется в середине 2000-х годов, вместе с интенсивными миграционными потоками из Средней Азии. На фоне экономического роста растут темпы строительства, на стройки приезжают уже «трудовые мигранты». Следующий шаг: они требуют интеграции. И здесь не то чтобы Россия осуществила какие-то действия, направленные на интеграцию мигрантов, — просто нам очень повезло.
В процессе интеграции важную роль играет то, как устроено общество, насколько естественным образом оно интегрирует мигрантов: через лифты вертикальной мобильности, через собственно городское пространство, через школьную систему. Плохо, когда мигранты, как во Франции, селятся в каком-нибудь отдельном районе, где их дети ходят исключительно в школы для мигрантов, а местные жители в то же время бегут из таких районов. Некоторое количество дискриминации вызывает у подрастающего поколения ощущение, что его в этом обществе не принимают. Возникает так называемая антисоциальная культура: «Не очень-то и хотелось, у нас будут свои критерии успешности». Нередко критерии бывают криминальные.
Российское общество наследует советскому эгалитарному обществу, поэтому оказалась прекрасным местом для интеграции мигрантов. В России в городском пространстве происходит социальное смешение; у нас нет классового пространства, нет разделения на пространство богатства и пространство бедности. Соответственно, мигранты в России относительно равномерно распределены по городской среде. Конечно, есть некоторая дифференциация районов, но не такая сильная, как в классовых городах: Лондоне, Париже, Сиднее. Этнических или мигрантских районов у нас практически не складывается, большинство российских мигрантов живут в смешанных районах.
В России дети мигрантов учатся в смешанных школах, что позволяет мигрантам второго поколения успешно интегрироваться в российское пространство. Ведь эффективность интеграции познается не через первое поколение, которое до конца никогда не интегрируется, а через второе. Наше исследование [2] 2018 года показало, что мигранты второго поколения успешны на рынке труда, лучше образованы, чем сопоставимые немигранты, и довольно лояльны России. У них есть и этническая идентификация — со стороны происхождения родителей, но она никак не конфликтует с идентификацией с Россией.
Все это создает ситуацию, когда, сама того не желая и не разрабатывая специальных политических стратегий, Россия довольно эффективно интегрирует мигрантов. В своих исследованиях я фокусируюсь на среднеазиатской и закавказской миграции в Россию, поэтому значительная часть того, что я говорю, касается этого направления.
Мигрантские районы: муравейники, заводы и рынки
— России повезло, что здесь не формируются гетто и этнические районы. Почему так случилось?
— Мигрантские районы возникают в тот момент, когда есть существенные различия в стоимости недвижимости, когда мигрантов много и когда в обществе есть определенный расизм и нежелание жить рядом с мигрантами. А еще когда неподалеку возникают мигрантские или типично мигрантские рабочие места.
Рассмотрим классическую историю, описанную в начале XX века так называемой чикагской школой социологии. Вот есть центр города, вокруг него — цепь заводов, рядом с которыми располагаются рабоче-классовые внутренние пригороды. Туда прибывают мигранты, потому что это самое дешевое жилье в городе. Они замещают местных рабочих, уезжающих в лучшие районы — еще дальше от центра, во внешние пригороды.
Похожая история происходит в странах с относительно сильной социальной политикой, например во Франции, где приток рабочих во второй половине XX века привел к жилищному кризису. В качестве решения государство стало строить новое жилье, и сейчас значительная часть парижских пригородов — это как раз застройка 1960–1970-х годов. Та же история в Швеции: там появилась программа для шведских рабочих под названием «Миллион домов» (миллион не построили, но построили примерно 250 тысяч домов). Экономика Швеции не развивалась, и несмотря на то, что дома предназначались для местных рабочих, те уже не хотели в них жить, потому что могли позволить себе лучшее жилье. Первое время эти дома пустовали, потом туда потихоньку начали заселяться мигранты. И теперь такой высотный многоэтажный дом равно мигрантский, а районы, в которых эта застройка превалирует, — это мигрантские районы.
В России же почти все районы — муравейники. Это уравнивает всех в бедности. Более того, если индустриальные мигранты селились рядом с заводом, из-за чего там формировался мигрантский район, то российские мигранты постиндустриальные. Их рабочие места размазаны тонким слоем по городскому пространству: клининг, стройка, транспорт. Правда, есть одно исключение — это рынки на периферии городов-миллионников в начале 1990-х. Некоторая часть работников, которых на тот момент не называли мигрантами, но которые по факту были международными мигрантами, селились рядом с работой. К тому же эти районы зачастую были непрестижными, и те, кто мог, переезжали в районы получше. Уезжая, местные жители оставляли жилищные слоты, которые занимали другие работники рынка. Потихоньку у района появлялся имидж мигрантского. Еще более мигрантским он становился в тот момент, когда там появлялись новостройки экономкласса. Люди, выбиравшие, где поселиться, начинали этот район избегать.
Мы изучили 15 российских городов-миллионников и выяснили, что как минимум в четырех-пяти из них есть вполне себе мигрантские районы. Но что собой представляет мигрантский район, так сказать, по-русски? Доля мигрантов в нем никогда не достигает 50%, только в отдельных зданиях и в отдельных подъездах. Это просто район, доля мигрантов в котором сильно выше, чем в сопоставимых районах. Важно, что интеграция мигрантов второго поколения происходит успешно, поэтому эти места не становятся пространствами «межпоколенной бедности» (когда мигранты второго-третьего поколения не видят никакой возможности для социального развития и продвижения). Это значит, что даже в случае, когда образуются места резидентной концентрации мигрантов, социальные проблемы России не грозят.
Экономическое развитие и социетальное счастье: конкуренция за мигрантов
— Миграция в разных странах выглядит примерно одинаково? Кажется, что есть страны, которые подбирают себе мигрантов по определенным квалификациям.
— До определенного момента вся миграция была стихийной. В XIX веке миграционной политики не было. Позже стали появляться миграционные стратегии, зачастую ограничительные. Затем государства постепенно стали понимать, что мигранты — важный ресурс. Хороший пример — Австралия, где с 70-х годов на смену прежней ограничительной политике, также известной как политика Белой (а по факту британской) Австралии приходит политика мультикультурализма; она заключается в том, что всякий человек, который может принести пользу австралийскому обществу — «welcome». Разрабатывается балльная система, которая позволяет в режиме реального времени отслеживать, кто нужен Австралии. Например, нужны электрики — открывают эту квоту.
Параллельно Австралия берет на себя некоторые обязательства гуманитарного характера. Например, есть НКО, которые занимаются посттравматическим синдромом у беженцев войны. Это и есть те инструменты, посредством которых государство интегрирует мигрантов. Австралия в этом смысле — это прекрасный пример, это некий современный способ смотреть на миграцию как на ресурс экономического и демографического развития.
Кроме того, есть сложившаяся за последние 150 лет миграционная теория. Ее суть в том, что да, экономика важна, но в то же время важны так называемые сети и связи между странами. Например, насколько вероятно, что человек из страны, которая экономически слабее принимающей страны, захочет туда переехать? В этом смысле для России понятный резервуар мигрантов — это Средняя Азия. Проблема в том, что через некоторое время он исчерпается. Несмотря на то, что население Таджикистана, Узбекистана и Кыргызстана довольно молодое, это не те люди, которые сильно хотят куда-то переезжать. Судя по глобальному исследованию [3] Института Гэллапа, в Средней Азии уехать из страны навсегда хотят относительно мало людей — 16% в Кыргызстане, 8% в Таджикистане и всего 2% в Узбекистане. А в африканских странах этот показатель может достигать 75% (Сьерра-Леоне), а в самой густонаселенной стране Африки — Нигерии — он составляет 55%.
Сейчас мы, Группа исследований миграции и этничности, как раз проводим исследование [5], цель которого — оценить страны мира на предмет миграционного потенциала — в целом и в отношении России. Для чего выделяем порядка пятнадцати критериев, среди которых и миграционные намерения населения, и доля молодежи, и количество мигрантов из этой страны в России и в других странах. Африканские страны сейчас в каком-то смысле беременны миграцией: миграционные намерения огромные, а каналов, по которым возможна миграция, мало. Поэтому Африка является своего рода недооцененным миграционным ресурсом, к которому надо отнестись с вниманием. В конечном счете куда-то Африка поедет, вопрос — куда и можно ли сделать так, чтобы в Россию поехали африканцы с относительно высоким человеческим капиталом? Я надеюсь, что после того, как мы померяем весь мир, мы выберем отдельные страны и начнем разбираться с тем, как они устроены внутри на предмет того самого миграционного потенциала в Россию. Потому что России надо выходить на рынки мигрантов — за миграцией потенциал экономического развития и социетального счастья.
— За миграцией людей с высоким человеческим капиталом? С образованием?
— И да и нет. С одной стороны, есть запрос на высококвалифицированных мигрантов. Но когда мы говорим о квалификации, что мы имеем в виду? Насколько она реализуется в принимающем обществе? Например, если армянский мигрант, будучи по профессии школьным психологом, в Москве работает сапожником? Более того, выясняется, что квалификация — это разнообразие всего. Хорошо, к нам не поедут выпускники Колумбийского университета, но к нам могут поехать люди, допустим, из Индии, которые, закончили колледжи. Выпускники колледжей и техникумов из каких-нибудь райцентров могут быть той миграцией, за которую нам, возможно, стоит повоевать. Это тот разговор, который нужно вести.
«Экспат», «гастарбайтер», «мигрант»: языковой континуум
— Куда подевалось слово «гастарбайтер»?
— Изначально так называли турецких мигрантов в Германии. Но в российском контексте «гастарбайтер» — это скорее уничижительное слово, которое, ко всему прочему, не описывает все разнообразие фактического статуса и устремлений мигрантов. Поэтому по многим причинам я призываю его не употреблять.
— Существует ли принципиальная разница между мигрантами и экспатами?
— Считается, что экспаты — это богатые мигранты. Эта категория возникла в языке для того, чтобы мигранты из богатых государств, которые по некоторому злому року оказываются в «варварском» окружении, могли не чувствовать себя гастарбайтерами. Но по факту и те, и те — мигранты, и какой-то особой аналитической ценности в слове «экспат» нет. Помимо некоторого самоощущения и того, что они формируют сообщества, где рассказывают про опыт пребывания в другой стране. Хотя эта реальность действительно является в некотором смысле отличной от основного тела глобальной миграции. Может быть, это слово и не бессмысленное.
— И все же почему человек, у которого есть работа, дом, семья, образование, стремится куда-то уехать?
— Люди пытаются улучшить свою жизнь. Эффективнее и проще это сделать там, где ты живешь, но у кого-то получается, а у кого-то нет. Тогда и появляются миграционные намерения. Иногда складывается представление, что в отправляющем обществе исправить ничего нельзя, поэтому индивидуальная стратегия и разворачивается в сторону миграции.
